в других, и ты выстрелила в меня. Прямо в мягкую подмышечку. «Ты никому не нравишься, Полина! Ты жирная, Полина!» И знаешь что, Катя? Ты права!

Она обхватывает себя руками и ёжится.

— Я хуже всех. Я отвратительная. Спасибо, что открыла мне глаза.

— Это неправда! Ты…

— Не хочу с тобой разговаривать. Уходи.

— А ты… ты правда лесбиянка? Все говорят…

— А разве ты среди тех, кто может задавать мне такие вопросы? — отвечает Полина ледяным тоном.

— Ты была права, кстати. Про моего отца. Он оказался алкоголиком.

— И почему это должно быть мне интересно?

Это чистая правда. Как и всё, что она мне сказала сегодня. Её правота придавливает меня, как бетонная плита, и я не могу найти ни словечка, чтобы возразить. Протягиваю свёрток и мямлю:

— Я принесла зефир, кстати. Твой любимый, в шоколаде.

— Надо же. — Полина усмехается. — Запомнила.

— Да. — Я сглатываю. — Конечно. Ведь ты важный для меня человек.

Она не берёт.

— Если бы всё было так просто, — говорит она с тоской. — Если бы зефир мог всё исправить.

— Но это же волшебный зефир! Ты съешь один — и сразу полегчает. Съешь весь…

Я умолкаю, чувствуя себя самой глупой тупицей на свете. И на меня, как поезд, несётся отчаяние. Неужели это навсегда? Неужели я всё разрушила и ничего не вернуть?

— Полина! Пожалуйста, возьми. Мне так жаль, что я… Я представить не могу, как больно я тебе сделала. Можешь никогда со мной больше не разговаривать. Не писать мне. Даже не смотреть на меня. Я заслужила, я знаю! Только не голодай, пожалуйста! Я не хочу, чтобы ты себе вредила! Ты должна жить. Ты не отвратительная. Ты в сто раз лучше меня. Ты…

Я умолкаю и стискиваю челюсти. Меня колотит, хотя в подъезде тепло. Полина тоже молчит.

— Спасибо, что извинилась, — наконец роняет она. — Но я тебя не простила. Мне всё ещё больно.

— Да. Я понимаю.

— Не пиши мне. Не звони. Не приходи.

— Хорошо.

Мы молчим. Я топчусь на месте. Скажи мне, пожалуйста, скажи мне, пожалуйста, скажи…

— Давай сюда зефир.

Дома ба нападает на меня с поварёшкой наперевес:

— Катерина, обедать!

— Я же час назад поела. Ты видела!

— Ничего ты не ела, не ври!

— Ба, не придуривайся, а? Ещё одна котлета в меня не влезет.

Она глядит на меня, шевеля губами, и я раздражаюсь:

— Захочу есть — поем! Отстань от меня наконец со своей едой!

И ухожу к себе, а она так и остаётся стоять посреди комнаты.

Перед сном я смотрю на огни ночного города и разрываюсь от противоречивых мыслей. Удалить Антона из друзей или нет? Так странно: по жизни мы стали врагами, а в соцсетях по-прежнему друзья. Как будто ничего не случилось.

Я листаю его стену. Там полно цитат про любовь. «Обними ее. Пусть она кричит и плачет… Пусть она бьёт кулаками и говорит гадости. А ты. Просто. Обними». Отвратительно! Неужели кто-то считает, что это романтично? Я вспоминаю, как он прижимал меня к стене и лез под юбку, и меня передёргивает, будто я упала в яму с червяками. Бр-р! «Солнышко светит, мне хорошо, всё, потому, что, ты рядом, со мной, сердце стучит, лишь для тебя, всё, потому, что ты моя!» А рядом — фотка Евы… Ничего себе!

Вначале я злюсь, а потом неожиданно начинаю хихикать. Да на здоровье. Пусть признаётся ей в любви теми же словами, что и мне. Пусть вешает ей на уши лапшу. Я больше никому не позволю себя обманывать. Прощай, мальчик-одуванчик!

Удалить из друзей

***

С тех пор как Антон меня кинул — от Евы он не отлипал. Целую неделю расхаживали по коридорам в обнимочку, как сосиска в тесте. И тут захожу я в класс и вижу: Ева — одна, а Антон опять уселся с Милей. Ничего себе! Снова занял моё место!

— Что за дела?

Он щурит на меня противные голубые глаза:

— Вали к своей подружке!

— Она мне больше не подружка.

Антон ухмыляется:

— Мне тоже.

Ну не драться же с ним? Тьфу! Баран. Я бы выгнала его, если бы он не весил, как я да ещё полменя.

После уроков Ева бросается за мной:

— Катя… Катя, подожди…

Хватает меня за руку. Я вырываюсь:

— Какого чёрта! Я тебя видеть не хочу! И слышать! Отвали!

— Катя, ну пожалуйста… Мне надо с тобой поговорить…

— А мне с тобой — не надо! Мне с тобой всё и так ясно!

Я вылетаю из школы, как ракета, только моё топливо — чистая злость. Отлично работает! Ускоряюсь. Ева семенит за мной, шмыгая:

— Катя, прошу… Мне больше не к кому…

— Вали к своему Антоше!

— Мы поругались.

— А мне какое дело? — говорю я, ощущая противное удовольствие. Так тебе и надо, змея! Получай! Заслужила!

Ева начинает всхлипывать:

— Катя… Ну пожалуйста…

Наконец мне надоедает её игнорить. К тому же мне слегка любопытно, что стряслось. Я разворачиваюсь:

— У тебя одна минута. Меня собака ждёт.

— Ты собачку завела?

— Не твоё дело! Ну?

Ева хлюпает носом и, понизив голос, произносит:

— Кажется, я залетела…

— И решила поговорить об этом со мной? — Ярость возвращается в мой топливный бак, и меня чуть ли не подкидывает над асфальтом. — Совет да любовь! Вали к Антоше, сделай предложение! Рожай борщи, вари детей!

— Он меня прогнал… — воет Ева. — Наорал… «Как же вы все меня достали со своими бабскими заморочками». И всё. Не говорит со мной теперь. Добавил в чёрный список.

— Ну тогда иди к Полине, — равнодушно отвечаю я.

— Она тоже со мной не говорит.

— С чего бы это?

— Катя. — Ева хватается за меня. — Катя, пожалуйста. Мама меня убьёт. Прошу, Катенька…

— Катенька? — Я с размаху бью её по руке, чтоб отцепилась. — Ты это кому — мне? Кажется, недавно я была Коростой!

Ева не отвечает. Она рыдает в голос. Прохожие на нас оглядываются, но мне плевать. Ярость затмевает мне глаза. Я толкаю Еву обеими руками и ору во всю глотку:

— Предательница! Как ты могла! Ты знала, что он мой парень!

— Знала, но… — Она беспомощно разводит руками.

— Полина всё верно про тебя сказала. Ты не умеешь говорить «нет».

— Я просто… он… — лепечет Ева. — Я говорила «нет», он не слушал… Я не думала, что так далеко зайдёт… Просто поцелует, и всё… А он был пьяный, и… Я не хотела, правда…

— Не хотела? Так я тебе и поверила! Села с ним за одну парту! Про коростеля рассказала! Зачем?

— Мне было так плохо. — Ева втягивает сопли. — И страшно. А потом… Хотела ему понравиться. Думала, вместе посмеёмся…

— Обхохотаться просто, — говорю я безжалостно. — Увела моего парня. Выдала мою тайну. И чего ты хочешь после этого? Убирайся!

— Ладно. — Ева икает и лезет за платком. — Ты права. Не надо было. Прости. Это глупо. Я пойду.

Она поправляет сумку на плече и, скособочившись, начинает уходить. Я, остывая, хмуро смотрю ей в спину.

Дура! Она и правда рассчитывала, что я ей посочувствую? А почему нет? Сама виновата! Сама пусть расхлёбывает! На её месте могла быть я. Неправда! Он точно так же мог меня… Нет! Не хочу об этом думать! Она же была моей подругой. Была да сплыла! Предала однажды — предаст и дважды! А вдруг не предаст? Надо помочь. С какой стати?! Прощу Еву — а Полина простит меня. Что за торговля с судьбой? Это так не работает! А может, просто так, без торговли, проявить хоть каплю милосердия? Милосердие — для идиоток, которые позволяют себя использовать! Милосердие — для сильных, которые великодушны и умеют прощать.

Я шумно выдыхаю и прерываю внутренний спор:

— Подожди!

Ева уже рядом. Собачьими глазами заглядывает мне в лицо.

— Что тебе нужно? — хмуро говорю я.

— Деньги на тест. — Она снова икает. — Карманные кончились. Негде взять. Мать заподозрит, если ещё попрошу. Не хочу ей…

— Ясно, ясно.

Я достаю из кармана несколько бумажек. Ева сбивчиво благодарит. Я прерываю её:

— Если ты